![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Лекция 1951 года рассказывает о пьесе Анатолия Сурова «Рассвет над Москвой». Пьеса прекрасная в своей ужасности, просто невероятно, что такое можно было написать серьёзно.
Вкратце фабула: в простой московской квартире живёт простая московская директор завода, бывшая партизанка (она, кстати, тоже Ковпака поминает). Вместе с ней в квартире живёт простая русская мать, и простая русская дочь. Действие происходит в обычную московскую ночь, когда мать чуть ли не до рассвета заработалась на заводе («стране нужен уголь!»), а дочь аналогично загуляла на выпускном (все пятёрки!). Поэтому в начале действия в доме лишь бабушка, да простой советский колхозник, приехавший с Байкала и привёзший маме-директору песцовые меха из родного колхоза, так как любит он её простой советской любовью, которой никакой Транссиб не преграда. Наконец, дочь, в компании своих друзей, перестаёт водить ночные хороводы вокруг одиноких милиционеров (да-да!), возвращается домой, открывает окно своей простой московской квартиры с видом на Кремль (в этом месте даже я поперхнулся, вспомнив Le dîner des cons) и начинает с друзьями гадать, где же то самое окошко, за которым не спит, за которым всю ночь работает ОН.
Наверное, я погорячился, что не стоит это читать. Стоит. Я даже процитирую разговор простой советской молодёжи 1951 года в версии Анатолия Сурова:
Ну и так далее, в том же духе. Единственное, что спасает пьесу — это комментарий Быкова. Он рассказыват об авторе — принципиальном борце севреями «космополитами». Которому его принципы не помешали понять, что выгнанных со всех литературных работ евреев можно вполне использовать в качестве литературных же негров. И Быков совершенно красиво завершает «В общем, все то, что кажется шуткой, пародией, невозможностью, наверно, хохоча, сочиняли безродные космополиты, для которых это было единственным источником заработка. Но тем не менее смотрелось это всерьез».
Лекция 1952 года про «Повесть о смерти» Марка Алданова. По описанию я ожидал очередного Мережковского («серия исторических романов», «блестящий писатель-историк»...), но через несколько дней чтения скис. Быков продолжает называть Алданова выдающимся стилистом, а мне наоборот его фразы казались недоделанными, громозкими, нечитаемыми.
Позабавила меня история псевдонима автора: настоящая фамилия Алданова — Ландау. И отличный анекдот о том, как во времена Луи-Филиппа в Париже поставили какую-то оскорбительную для российской монархии пьесу, французское правительство отказалось запрещать её, после чего Николай I пригрозил прислать на спектакль миллион зрителей в форме. Снова вспоминается фраза Быкова «надеюсь, что я не задел ничьих национальных чувств ― хотя, впрочем, если и задел, то дураков не жалко».
А ещё в романе упоминается персонаж, который «Любил поиграть в карты и за игрой изумлял тех, кто этого еще не слышал, сообщением, что колода из пятидесяти двух карт допускает шестьсот тридцать пять миллиардов комбинаций, — называл даже совершенно точную цифру». Я задумался, в каком смысле это могло бы быть правдой. Полное количество кобминаций равняется 52! = 8E67. И даже если не считать масти, то получается 52!/(4!)^13 = 9E49. Как получить заявленные 6E11, я так и не понял. Остаётся уповать на некомпетентность книжного персонажа.
С удивлением узнал этимологию «трезвона» — это «колоколный звон в три приёма» (wiki).
Основная — по Быкову — идея романа состоит в том, что после слишком долгого периода реакции общество может просто «умереть», то есть перейти в такое состояние, когда уже никакие революции ничего не смогут изменить. Книгу я не дочитал, но сама мысль напомнила мне ещё в детстве очень сильно затронувшие меня строки из Time — примерно о том же, но применительно к отдельному человеку:
И так это хорошо вспомнилось, что у меня с тех пор только Pink Floyd в голове крутится. И очень приятно было в воскресенье — я был 3 дня в Венеции (напишу ещё), последний обед перед самолётом, я захожу в уже постепенно закрывающийся ресторан, а там — Echoes. Достаточно редкая для ресторана, да и для радио песня. После неё были более попсовые песни, но всё равно Pink Floyd.
Вкратце фабула: в простой московской квартире живёт простая московская директор завода, бывшая партизанка (она, кстати, тоже Ковпака поминает). Вместе с ней в квартире живёт простая русская мать, и простая русская дочь. Действие происходит в обычную московскую ночь, когда мать чуть ли не до рассвета заработалась на заводе («стране нужен уголь!»), а дочь аналогично загуляла на выпускном (все пятёрки!). Поэтому в начале действия в доме лишь бабушка, да простой советский колхозник, приехавший с Байкала и привёзший маме-директору песцовые меха из родного колхоза, так как любит он её простой советской любовью, которой никакой Транссиб не преграда. Наконец, дочь, в компании своих друзей, перестаёт водить ночные хороводы вокруг одиноких милиционеров (да-да!), возвращается домой, открывает окно своей простой московской квартиры с видом на Кремль (в этом месте даже я поперхнулся, вспомнив Le dîner des cons) и начинает с друзьями гадать, где же то самое окошко, за которым не спит, за которым всю ночь работает ОН.
Наверное, я погорячился, что не стоит это читать. Стоит. Я даже процитирую разговор простой советской молодёжи 1951 года в версии Анатолия Сурова:
Игорь. Мы так думаем потому, что не представляем его спящим. Я, например, не могу представить, откровенно скажу. Понимаю, что он спит, как все люди, а представить не могу... Мне кажется, это он всякий раз рассвет над Москвой своей рукой включает!
Саня. А что, ребята, — сказали бы мы товарищу Сталину сегодня, если бы он вдруг вышел к нам на Красную площадь? Вышел бы и спросил: как ваши дела, товарищи?
Игорь. Ну, об экзаменах, об отметках, о медали я бы, конечно, говорить не стал. Смешно, по-детски. А сказал бы, что собираюсь делать.
Басовитый парень. И что же именно?
Игорь. Я сказал бы... (Вытянул руки по швам, гордо поднял голову.) Дорогой товарищ Сталин! Я хочу украшать советскую землю большими, прекрасными дворцами! Из мрамора, из стали, гранита! Я хочу построить дворец с фонтанами на всех этажах и деревьями в нишах... (Товарищам.) Это трудно объяснить, а нарисовать я бы мог. Ничего нет лучше архитектуры, ребята!
Басовитый парень. А мелиорация? Что твоя архитектура! Пустыни в сады превращать будем!
Шустрый паренёк. А хирургия? Ты меня не агитируй.
Басовитый парень. А лесные полосы? А искусственные моря?.. Это же — сотворение мира! Я — в Тимирязевку! Если примут, конечно. Туда, видно, каждому хочется.
Девушка с косичками. Ну, уж каждому! А современная физика? Вы понимаете, что это такое? Не понимаете? Космические лучи! Атомные машины!
Шустрый паренёк. Нет, нет, вы меня не агитируйте. Я — в хирурги. Самая благородная профессия в мире. Не агитируйте, пожалуйста!
Девушка в школьной форме. А мой идеал, товарищи, — наша классная руководительница Ольга Петровна!
Девушка с гладкой причёской (сокрушённо). А я, хоть убейте, не знаю, куда поступить. (Смеётся.) Наверное, выйду замуж. Обед мужу готовить — это тоже хорошо! Если он почётный, уважаемый человек, да ещё лауреат, чего доброго. Разве плохо?
Девушка с бантом. Нет, моё место в институте стали. У нас вся семья — сталевары. И я буду сталь варить, а не щи со сметаной.
Девушка в школьной форме. Всё ясно. Саня — в академию живописи, Игорь — в архитектурный...
Игорь (перебивая). Представьте, нет. Поступаю в военно-инженерное училище. Перед вами будущий офицер вооружённых сил.
Девушка с гладкой причёской (изумлённо). Ты офицер?! Вот уж не представляю тебя возле пушки. Громить, уничтожать — не твоё призвание.
Игорь (горячо). А что такое пушка, ты хотя бы раз задумывалась? Пушки разные бывают. А наша, советская — это благородная машина! Машина для уничтожения зла.
Басовитый парень (после раздумья; подошёл к Игорю, обнял его за плечи). А ведь хорошо это — в офицеры! Молодец! Я очень хорошо тебя понял. Что было бы, если б все мы только о садах да о дворцах мечтали!
Вероника (в упоении). А я — на сцену! Умру, а буду на сцене. И Александра со мной. Верно? На что тебе живопись? С твоей внешностью, с твоим голосом. И фигурка! Пойдёшь со мной? Говори, умоляю!
Саня. Завтра скажу.
Девушка в школьной форме (с любовью глядя на подругу). Да ведь завтра-то наступило! Вот оно — завтра, о котором мы столько мечтали! (Крепко обнимает Саню, нежно целует её рассыпающиеся золотистые волосы.) Прекратим, друзья, этот вечный спор. Завтра наступило!..
Вероника. Александра, спой на прощанье. Знаешь что... Как это?.. (Мурлычет мелодию). «Рассвет на Миссисипи». Чудное танго! Спой, умоляю!
Саня (садится за рояль). Какое ещё «Миссисипи»? Я спою вам «Рассвет над Москвой». (Поёт.)
Ну и так далее, в том же духе. Единственное, что спасает пьесу — это комментарий Быкова. Он рассказыват об авторе — принципиальном борце с
Лекция 1952 года про «Повесть о смерти» Марка Алданова. По описанию я ожидал очередного Мережковского («серия исторических романов», «блестящий писатель-историк»...), но через несколько дней чтения скис. Быков продолжает называть Алданова выдающимся стилистом, а мне наоборот его фразы казались недоделанными, громозкими, нечитаемыми.
Позабавила меня история псевдонима автора: настоящая фамилия Алданова — Ландау. И отличный анекдот о том, как во времена Луи-Филиппа в Париже поставили какую-то оскорбительную для российской монархии пьесу, французское правительство отказалось запрещать её, после чего Николай I пригрозил прислать на спектакль миллион зрителей в форме. Снова вспоминается фраза Быкова «надеюсь, что я не задел ничьих национальных чувств ― хотя, впрочем, если и задел, то дураков не жалко».
А ещё в романе упоминается персонаж, который «Любил поиграть в карты и за игрой изумлял тех, кто этого еще не слышал, сообщением, что колода из пятидесяти двух карт допускает шестьсот тридцать пять миллиардов комбинаций, — называл даже совершенно точную цифру». Я задумался, в каком смысле это могло бы быть правдой. Полное количество кобминаций равняется 52! = 8E67. И даже если не считать масти, то получается 52!/(4!)^13 = 9E49. Как получить заявленные 6E11, я так и не понял. Остаётся уповать на некомпетентность книжного персонажа.
С удивлением узнал этимологию «трезвона» — это «колоколный звон в три приёма» (wiki).
Основная — по Быкову — идея романа состоит в том, что после слишком долгого периода реакции общество может просто «умереть», то есть перейти в такое состояние, когда уже никакие революции ничего не смогут изменить. Книгу я не дочитал, но сама мысль напомнила мне ещё в детстве очень сильно затронувшие меня строки из Time — примерно о том же, но применительно к отдельному человеку:
Tired of lying in the sunshine staying home to watch the rain
And you are young and life is long and there is time to kill today
And then one day you find ten years have got behind you
No one told you when to run, you missed the starting gun
И так это хорошо вспомнилось, что у меня с тех пор только Pink Floyd в голове крутится. И очень приятно было в воскресенье — я был 3 дня в Венеции (напишу ещё), последний обед перед самолётом, я захожу в уже постепенно закрывающийся ресторан, а там — Echoes. Достаточно редкая для ресторана, да и для радио песня. После неё были более попсовые песни, но всё равно Pink Floyd.
The time is gone, the song is over, thought I’d something more to say
