It's all in your mind

Как про ковмд, хочется записать собственные ощущение в ходе войны. Первые дни — ступор. Голова просто перестала работать, постоянные волны эмоций, слёзы. Слава богу, Натана не было дома (у него был лыжный лагерь), мы сидели с Анютой и разговаривали. В частности о том, как мы ему будем рассказывать, что страна бабушки Тамары и дедушки Валеры напала на страну бабушки Раи и дедушки Коли. И что танки одних расстреливают города других. Тут во взрослую голову это не лезет — а как мне это теперь объяснять ребёнку?

Приехала Ю. Примерно с теми же мыслями, примерно с теми же эмоциями. Сказать друг другу нечего — что тут можно сказать, чем успокоить? Но само присутствие, возможность проговорить то, что крутится у тебя в голове — бесценно.

На работе я позвонил начальнику и сказал, что не смогу выполнять недавние указания по поводу дистанционной работы (мы сейчас должны минимум 3 дня в неделю быть в офисе), потому что я не хочу реветь при людях. Ну и вообще, прости, шеф, я не слишком буду продуктивен какое-то время. Шеф — прекрасно помнящий моё состояние в 2014 году — немедленно согласился со всем, спросил, что он может ещё сделать для меня, ну и вообще, вы там держитесь.

Ну и вообще, как ходить на работу, как в таком состоянии разговаривать с людьми? Они все, конечно, прекрасные люди, но какой же контраст между тем, что ты видишь на улице — и тем, что клокочет у тебя внутри. Я совершенно не был готов не то что видеть коллег и разговаривать с ними на отвлечённые темы — даже стандартные соболезнования невозможно было слушать. «Да что вы понимаете, в том, о чём вы говорите?!» Очевидно, что в таком состоянии лучше не давать возможность людям нарваться на твою неадекватную реакцию.

В первые же дни войны приезжали в Париж наши немецкие друзья, пошли с ними гулять по Парижу. Давно было запланировано, у нас были грандиозные планы. А тут — у них примерно такие же глаза, как у нас. Они из Харькова, его тогда ещё не расстреляли до такой степени, как сейчас, но уже было понятно, что ничего хорошего там не будет. И то же самое странное ощущение расхождения внешнего мира и внутреннего. Сидели в ресторане, разговаривали о чём-то своём — о войне, о чём же ещё. Рядом сидящие тётушки спросили, не по-русски ли мы говорим, и вообще, откуда мы — оттуда. Из России и Украины. Москва, Донецк и Харьков — то, что у вас сейчас по телеку показывают. Покачали головами, пособолезновали.

Подошёл официант, спрашивает про десерт. Перевели ребятам меню, они заказали, все заказали, кроме меня, а я смотрю на карту — все слова знакомые, а мозги не работают. Я понимаю, что надо что-то заказать, но я не могу даже задать себе вопрос, чего я сейчас хочу. Я понимаю, что мне нужна помощь, но я не могу выговорить фразу «Анечка, закажи мне что-нибудь, не важно, что». И просто растекаюсь в слезах. Анечка обняла, что-то там заказала. Вот это ощущение очень важное оказалось — несколько раз уже с тех пор было. Когда ты вдруг понимаешь, что у тебя тупо перестал работать мозг. Он остановился, шестерёнки не крутятся. Очень важно, чтобы рядом в этот момент была Анечка. У нас с ней прекрасная противофаза — у неё примерно то же самое происходит, но к счастью не в те же моменты, когда у меня. Наверное, хорошо, что в этом случае рядом оказываюсь я.

Новости о войне совершенно было невозможно читать. первую неделю я просто не открывал письма от Le Monde, спрашивал раз в день у Анюты, есть что-то, что я должен знать? нет? вот и славно. И постепенно океан успокоился. Я думаю, в основном из-за того, что приехала Т. с детьми. И у меня появилось и занятие (отвезти, перевести, договориться, назначить, объяснить...), и какой-то смысл в том, что я делал. Потому что просто читать ленту, кто кого там ещё убил — это не дело. И работа тоже какое-то время рассматривалась как что-то бессмысленное — как можно считать какие-то там страховые риски, когда вот она, война? А тут ты типа как при деле, «помогаешь беженцам», вносишь свой вклад. А в перерыве можно и страховые риски посчитать. А то и даже ленту пролистать — кто там у нас сегодня кого убил?

Так что, дарю рецепт. Вместо того, чтобы сидеть в четырёх стенах и молиться за тот или иной исход войны — помогать людям, которым помощь ещё нужнее. Из эгоистических соображений — вам от этого, скорее всего, будет лучше. Не так противно будет жить.

---

А ещё как открыл 25 февраля закладку со стихотворением Даны Сидерос, так и не закрывал, перечитывал по нескольку раз за день. Очень похоже на то моё ощущение из первых дней войны. Когда противно всё — и война, и разговоры про неё, и отсутствие разговоров. И уж тем более сама идея того, что ты можешь поддерживать тот или иной её исход. Когда никакой вариант кроме «Crtl-Z, откатите вселенную на неделю назад и сделайте что-то» не помещается в голове.

ЛЮТЫЙ
1.
Больше всего это похоже
на новогодние праздники.
Все рассказывают, куда они поедут.
Очереди в магазинах,
стремительно пустеющие полки.
Знакомые приветствуют друг друга
одной и той же формулой:
«Береги себя, держись».
Родственники и друзья
звонят одновременно.
Ночью, как полагается, никто не спит.
На улице бахает и сверкает.

Нежные наши звери
переносят это с трудом:
держатся дальше от окон,
отказываются выходить во двор,
скулят от каждого взрыва.
Они не любили такое
еще на стадии настоящего Нового года.
Теперь, вероятно, и мы
к нему охладеем.

2.
Пишем друг другу «береги себя».
Я получила уже пятьдесят два сообщения
«береги себя».
Пятьдесят три сообщения. Четыре.
Я обещаю родным и любимым
беречь себя.
Покупаю миндальное молоко
без животных жиров,
консервантов и ГМО.
Ношу шерстяные носки,
мажу руки кремом, пью много воды.
Сигареты
с пониженным содержанием смол,
с двойным угольным фильтром
не купила.
Потому что я себя берегу,
а на пачке написано, что курение убивает.
Курение строит дворцы за наше бабло.
Курение атакует погранзаставы.
Курение едет на танках в чужую столицу.
Курение вышло из берегов,
отрастило клешни и жвальца,
пожирает мой мир,
не то что не скрываясь и не стесняясь,
а даже демонстративно
причмокивая.
Пятьдесят семь сообщений
«береги себя».
Я бросила, кстати,
как раз восемь лет назад,
когда это все началось.
Но это не помогло.

3.
Мои легкие
решили напасть на сердце,
в учебниках это называется
«вероломно напали».
А дело же не в вере.
Не в вере,
не в отношениях,
не в безопасности.
Просто я не могу ни без легких,
ни без сердца.
Я читаю каких-то умников,
которые пишут, да ладно,
пишут это небольно, чик и всё,
пишут ты даже не заметишь,
просто будет у тебя одно большое легкое,
пишут нет никаких сердца,
печени, почек, желудков.
Скоро будут одни только легкие,
задыхающиеся,
истерзанные ковидом и табаком,
с подступающим раком.

24 лютого 2022, Одесса

«Лютий» (произносится «лютый») — это «февраль» по-украински. А вот это ощущение «мои лёгкие напали на моё сердце» — это и про меня тоже. Нисколечко не уменьшая вины или ответственности напавшего за нападение — всё равно, это мои лёгкие, и я ими вообще-то собирался дышать.

---

Это про первую неделю войны. А сейчас уже как-то проще. Уже нет ежедневных слёз, уже не так дрожат руки, уже могу заниматься какими-то своими делами. Сходил даже в свой клуб анонимных игроков. И на работу пару раз съездил, послушал экспертные мнения своих коллег — и даже не послал их при этом в задницу.

Наверное, потому что «цели ясны, задачи определены, за работу товарищи». Для уже приехавших «наших»:
* Телефонная связь — done
* Префектура и документы — done
* Дети в школе — done
* Взрослые на курсах французского — done
* Медицинская страховка — in progress
* Банковский счёт — in progress
* Социальная помощь — in progress
* Транспорт — in progress
Остались какие-то мелочи: работа, жильё, нормальная жизнь. Ну и все остальные «наши».